Не могу о себе говорить я : «Я поэт!»
И когда меня так называют – молчу и теряюсь.
И туда, где об этом никто не заводит бесед,
Часто с палкой кизиловой я отправляюсь.
К чабанам прихожу я, как будто и сам я чабан.
И к табунщикам – в добрую дружбу их веря.
И ведем мы беседу – про горы, луга и туман –
Где-нибудь у костра, в полутемной и тихой пещере.
Ухожу я к горам, к ослепительным их ледникам.
Горы встретят меня с уваженьем, как могут лишь горцы.
К родникам заверну – к их чистейшим пескам, голышам,
и спою с ними вместе – нам вместе отлично поется!
И зайду я в аул, в старый дом моей мамы седой,
И заплачем мы вместе, припомнив погибшего брата.
И, оставшись один, в темноте непроглядной, ночной,
Вспомню вдруг о стихах, что впервые писал я когда-то.
Я ли их написал?
Или кем-то напеты они?
Было, кажется, все в те далекие годы иное.
Были сказок полны облака, и волы, и огни.
Каждый камень в ущельях беседовал молча со мною.
Добрый вестник погоды, мерцающих трав и тепла,
Поднималась над грозами радуга в мощном размахе.
Маки горные в скалах качались, как колокола,
Колокольчики в школах звенели, как горные маки.
По лощинам козлята носились, как белые ручейки.
Ручейки осыпались по кручам, как будто козлята.
И цветы на лугах вырывались из-под руки –
Там я жил и учился в родимом ауле когда-то.
И, проснувшись, однажды стихи записал я в тетрадь.
С той поры и живу, ощущая всечасно горенье.
Вот закончу одно, отшлифую его – и опять
Начинаю обдумывать стихотворенье.
Каждый раз, будто в первый...
Я сам уже немолодой.
Слышу чаще и чаще, что стою я званья поэта.
Потом и спешу в старый дом моей мамы седой,
К людям тем, у которых начало и цвета, и света...

***